Неточные совпадения
Политически журнал был левого, радикального направления, но он впервые в истории русских журналов соединял такого
рода социально-политические идеи с религиозными исканиями, метафизическим миросозерцанием и новыми течениями в
литературе.
Но это замечательная, единственная в своем
роде книга. Des Esseintes, герой «A rebours», его психология и странная жизнь есть единственный во всей новой
литературе опыт изобразить мученика декадентства, настоящего героя упадочности. Des Esseintes — пустынножитель декадентства, ушедший от мира, которого не может принять, с которым не хочет идти ни на какие компромиссы.
— Два качества в вас приветствую, — начал Салов, раскланиваясь перед ним, — мецената [Меценат (
род. между 74 и 64, ум. 8 до н. э.) — римский государственный деятель, покровительствовавший поэтам. Имя Мецената стало нарицательным названием покровителя искусств и
литературы.] (и он указал при этом на обеденный стол) и самого автора!
Надо сказать правду: нельзя указать ни одной книжки в
литературе «крепких», где бы фантазии подобного
рода нашли для себя сознательное выражение.
Одно только смущало: ни в одной газете не упоминалось ни о том, какого
рода процедура будет сопровождать предание суду, ни о том, будет ли это суд, свойственный всем русским гражданам, или какой-нибудь экстраординарный, свойственный одной
литературе, ни о том, наконец, какого
рода скорпионами будет этот суд вооружен.
Хотя поток времени унес далеко счастливые дни моей юности, когда имел я счастие быть вашим однокашником, и фортуна поставила вас, достойно возвыся, на слишком высокую, сравнительно со мной, ступень мирских почестей, но, питая полную уверенность в неизменность вашу во всех благородных чувствованиях и зная вашу полезную, доказанную многими опытами любовь к успехам русской
литературы, беру на себя смелость представить на ваш образованный суд сочинение в повествовательном
роде одного молодого человека, воспитанника Московского университета и моего преемника по службе, который желал бы поместить свой труд в одном из петербургских периодических изданий.
Я читал пустые книжонки Миши Евстигнеева, платя по копейке за прочтение каждой; это было дорого, а книжки не доставляли мне никакого удовольствия. «Гуак, или Непреоборимая верность», «Францыль Венециан», «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего супруга» и вся
литература этого
рода тоже не удовлетворяла меня, часто возбуждая злую досаду: казалось, что книжка издевается надо мною, как над дурачком, рассказывая тяжелыми словами невероятные вещи.
Я не говорю, чтоб полезно и желательно было всецело воскресить сороковые года с их исключительным служением всякого
рода абстрактностям, но не те или другие абстрактности дороги мне, а темперамент и направление
литературы того времени.
Исключая двух-трех стариков, вся нынешняя
литература представляется мне не
литературой, а в своем
роде кустарным промыслом, существующим только для того, чтобы его поощряли, но неохотно пользовались его изделиями.
Посмотрим на главные черты обломовского типа и потом попробуем провести маленькую параллель между ним и некоторыми типами того же
рода, в разное время появлявшимися в нашей
литературе.
Эти свидетельства нужно разделить на два
рода: одни относятся к тем, которые не хотели знать
литературы и науки, другие — к тем, которые сами пускались в писательство, но тоже умели доказывать свое невежество.
Не надо забывать, что такие пьесы, как «Горе от ума», «Борис Годунов», публика знает наизусть и не только следит за мыслью, за каждым словом, но чует, так сказать, нервами каждую ошибку в произношении. Ими можно наслаждаться, не видя, а только слыша их. Эти пьесы исполнялись и исполняются нередко в частном быту, просто чтением между любителями
литературы, когда в кругу найдется хороший чтец, умеющий тонко передавать эту своего
рода литературную музыку.
В таком
роде целый год подвизалась наша
литература относительно вопросов об освобождении крестьян.
Радуясь прекрасному явлению в
литературе нашей, как общему добру, мы с большим удовольствием извещаем читателей, что, наконец, словесность наша обогатилась первым историческим романом, первым творением в этом
роде, которое имеет народную физиономию: характеры, обычаи, нравы, костюм, язык.
У народов Западной Европы до сих пор сильно распространен этот
род поэзии, но настоящая, светская, аристократическая
литература пренебрегает такой поэзией.
Крылов ограничил свою деятельность одним
родом литературных произведений — баснею и потому мало имел влияния на развитие
литературы, хотя, конечно, значение его будет весьма велико, когда его басни дойдут до народа.
Неужели только эта грошовая «образованность», делающая из человека ученого попугая и подставляющая ему вместо живых требований природы рутинные сентенции [отживших] авторитетов всякого
рода, — неужели она только будет всегда красоваться перед нами в лучших произведениях нашей
литературы, занимать собою наших талантливых публицистов, критиков, поэтов?
В последнее время всякий, обученный до степени кое-какого знания хотя одного иностранного языка, норовит сыскать себе средства к жизни посредством
литературы; но
литература наша тоже наводнена всякого
рода претендентами и не может достаточно питать их.
Учитель был
родом немец, а в то время в немецкой
литературе господствовала мода на рыцарские романы и волшебные повести, — и библиотека, которою пользовался наш Алеша, большею частью состояла из книг сего
рода.
«Рассказы в деловом, изобличительном
роде оставляют в читателе очень тяжелое впечатление, потому я, признавая их пользу и благородство, не совсем доволен, что наша
литература приняла исключительно такое мрачное направление».
Кто винил агитаторов особого
рода, а кто простых мошенников; но против последнего обвинения даже и в
литературе возражали недоумением, что для чего бы-де мошенникам жечь бедняков, у которых и грабить-то нечего, тогда как кварталы богатых людей остаются нетронутыми: для чего им жечь Толкучий, когда он искони служил для их сбыта единственным и незаменимым притоном?
Но эта книга (в своем
роде единственная в
литературе педагогической драматургии давала мне толчок к более серьезному знакомству с
литературой предмета на разных языках.
В Вене я во второй раз испытывал под конец тамошнего сезона то же чувство пресноты. Жизнь привольная, удовольствий всякого
рода много, везде оживленная публика, но нерва, который поддерживал бы в вас высший интерес, — нет, потому что нет настоящей политической жизни, потому что не было и своей оригинальной
литературы, и таких движений в интеллигенции и в рабочей массе, которые давали бы ноту столичной жизни.
В тогдашней
литературе романов не было ни одной вещи в таком точно
роде. Ее замысел я мог считать совершенно самобытным. Никому я не подражал. Теперь я бы не затруднился сознаться в этом. Не помню, чтобы прототип такой"истории развития"молодого человека, ищущего высшей культуры, то есть"Ученические годы Вильгельма Мейстера"Гете, носился предо мною.
Вопрос о моей"диктовке"сделался в нашей биографической
литературе своего
рода легендой. И я хочу здесь еще раз поговорить об этом. До сих пор преобладает мнение, что я всегда и все диктовал — до последних лет. Это неправда.
Лейкин писал Л. Н. Трефолеву: «
Литературу так сжали, что и гимназист является в некотором
роде запретным плодом, особенно гимназист, страдающий от излюбленного классицизма» (ЦГАЛИ, ф. 507, оп. 1, ед. хр. 201).] или на педагогических советах, его мучают разные несообразные и неразрешимые вопросы.
Историки
литературы и литературные критики, любящие вскрывать разного
рода влияния и заимствования, любят указывать на разного
рода влияния на Достоевского, особенно в первый период его творчества.
— В некотором
роде, — прибавил Пржшедиловский, хорошо знакомый с русской
литературой.
Ее воспитание было направлено ее отцом, одним из генералов 12-го года, горячим патриотом; она была знакома с Жуковским, когда служила фрейлиной при дворе и чтицей одной из высоких особ, и потому успела полюбить и отечественную
литературу, и отечественную славу, в каком бы
роде она ни проявлялась.